"Враги в твоем доме, а ты сидишь спокойно – так нельзя"
– Как вы оказались в подполье, в партизанском движении?– Изначально была группа людей, которая оказывала сопротивление с самых первых дней. Когда начались жестокие репрессии, нам пришлось скрывать свою деятельность, стараться не привлекать внимание, ничем не показывать, что мы относимся к движению сопротивления, и вместе с этим его продолжать.
– А как вообще к этому пришли? То есть можно же, условно, сидеть спокойно ждать ВСУ.
– Враги в твоем доме, а ты сидишь спокойно ждешь – так нельзя. Каждый кто чем мог старался как-то оказать сопротивление. Кто мог – ходил в разведку, собирал данные, где россияне, где офицеры, где их техника. Кто не мог – старался какими-то бытовыми вопросами помогать.
– Это какая-то организованная структура? Вы знаете друг друга, вы собираетесь вместе? Как это происходит?
– Я знаю, что таких групп много, но я могу говорить только за свою. Мы просто видели деятельность других групп, и общие знакомые на подконтрольной территории подтверждают, что это дело рук движения сопротивления, но кто конкретно эти люди – мы не знаем. Я говорю конкретно за тех людей, с которыми связан непосредственно я. Организацией это назвать невозможно.
Сначала был я, были ребята, которые со мной общались, мы дружили, по жизни взаимодействовали, мы решили помогать военным настолько, насколько это возможно. Потом начали присоединяться небезразличные люди, которые тоже хотели чем-то помогать. Так мы разрослись. Когда начались сильные репрессии, мы уже никого не принимали, потому что это было слишком рискованно, там могло быть много людей, которых либо купили, либо которых шантажировали родственниками или еще чем-то.
– То есть к вам, условно, мог просочиться кто-то, кто бы сдал группу?
– Да. Поэтому с начала июня мы уже никого не брали.
– Расскажите про март. Вы в конце марта исчезли, мы тогда всей редакцией переживали, когда увидели ваше сообщение в телеграм-канале о том, что "если вы это читаете, значит, я не успел это отсрочить" и так далее.
– У меня тогда была не так хорошо продумана система безопасности, как в последние месяцы. Поэтому приходилось использовать просто отложенные сообщения.
– А что тогда случилось?
– За мной пришли по тем адресам, где я жил, где можно было меня теоретически найти: родственники, место проживания, куда посылки приходили. Я жил недалеко от своих родственников, и меня просто предупредили, что пришли. Я понимаю, что, скорее всего, ничего плохого не будет. Уже была практика приходов за кем-то, и они, увидев, что меня нет, тем более, что с родственниками я как раз поссорился перед тем, как они приходили.
Думал пересидеть. А в итоге мои родственники решили, когда русские ушли, сходить ко мне и рассказать, что они хотели и что требовали. Их начали заставлять мне звонить, а я не брал трубку, для того чтобы невозможно было со мной связаться. Не можешь связаться с человеком, что ты сделаешь? Когда они пошли ко мне, то не заметили, что за ними пошел тот человек, который их привел. А ко мне было идти очень близко, буквально через дом. И я понимал, что раз за ними пошли, то они находятся очень близко. Может быть, район в оцеплении. Я поспешил избавиться от всех средств связи. У меня были резервные, но восстанавливать их было сложно. Поэтому я просто схватил те вещи, которые были, и побежал, потому что понимал, что есть буквально пара минут до того момента, как они могут прийти. Я даже со своей родственницей не встречался.
– Вы уже тогда занимались партизанским движением?
– Да.
– Они тогда при обыске сказали, что из-за вас много людей погибло. Расскажите.
– Тогда у них была кампания по выбиванию ЛОМов [лидеров общественного мнения] из города. А я являлся одним из ЛОМов. Они и местные журналисты, которые работали на русских, пытались меня обвинить в трагедии Сиреневого парка.
– Это что за трагедия?
– Это когда русские расстреляли территориальную оборону, которая защищала подступы в город, при том, что у них не было толком ни оружия, ничего – пару автоматов, один-два ручных противотанковых гранатомета, пару выстрелов к ним и "коктейли Молотова". А шла там огромная колонна танковой техники, это было достаточно бессмысленное сопротивление.
За день до этого я просил тех людей, которые собирались держать оборону, этого не делать, потому что я уже видел, что это бессмысленно. Но на тот момент люди были настолько наэлектризованы, что они просто не воспринимали. Ты говоришь: "Не надо с бутылкой идти на танк". Они такие: "Да, мы поняли, ты предатель".
– Да, когда зашкаливают эти чувства.
– Вместе с этим представители теробороны просили меня помочь сделать противотанковые ежи, помочь сделать много "коктейлей Молотова". Это тогда, когда мы еще не знали, что военных в городе нет, происходило. И как бы мне попытались приписать, что якобы я сподвиг людей выйти защищать город, а сам спрятался за их спинами, поэтому они умерли.
– Поняла. Расскажите еще про партизанское движение или про это подполье. Что конкретно делали?
– Много чего. Очень много. И многого рассказать не могу.
"Визуализация данных и коллаборанты"
– Понятно. Я прошу от вас только то, что не навредит людям, которые остались.– У нас первоочередная задача – это сбор, анализ и визуализация данных, где находятся россияне, куда они двигаются, где находятся системы ПВО, РЭБ, РЛС, то есть все приоритетные цели, которые преследует ВСУ. Мы их собираем и наносим на карту. Когда визуализируешь данные, всегда же аналитики ищут закономерность, взаимосвязь и аномалию. То есть, когда ты нанес много целей на карту, ты видишь определенные взаимосвязи: логистические маршруты, места отдыха, концентрации, места встреч, когда кто-то кого-то где-то заметил. В этом нам в основном помогают местные люди. И мы эту карту передаем в ВСУ, в Главное управление разведки.
Вторая по приоритетности наша цель – это коллаборанты, особенно провластные коллаборанты, которые были частью украинской власти, либо местной, либо общегосударственной. Мы также за ними следим, устанавливаем их повадки, привычки, места пребывания. И потом нейтрализуем по возможности.
– То есть, условно, убийство Алексея Ковалева, депутата Верховной Рады от фракции "Слуга народа". Вы знаете, что произошло там?
– Ага.
– Расскажете?
– Мандата его лишили.
– Вы причастны к этому?
– В какой-то мере. Это не конкретно наша работа, но мы много усилий потратили на то, чтобы отследить его образ жизни, места пребывания. Мы помогали другой группе в этом вопросе.
– По коллаборантам поняла. Еще что?
– Остальное – это по возможности какие-то мелкие диверсии. Крупные – это, к сожалению, не так просто. Вот буквально неделю назад шла колонна техники из Мелитополя в Новую Каховку, и на границе Запорожской и Херсонской областей взорвался фугас прямо возле бензовоза.
– Как он там оказался?
– С божьей помощью.
"Я их попросил пойти за курсом корабля"
– В начале войны, если помните, запустили бот Stop Russian war, где можно было передавать нашим военным передвижения военной техники россиян. И тогда российские сообщества развернули целую кампанию по дискредитации этих ботов: заспамить их бесполезной информацией. Мы тоже собирали информацию, и к нам тоже прилетало огромное количество разной информации, писали разные люди, которые рассказывали: "Мы из ГУР, мы из СБУ, мы военные, дайте срочно данные, нужны" – вот такие вещи. Я просил подтвердить как-то, показать удостоверение, хотя бы просто покажите, что вы военные, фотографию окопа, не надо, чтобы было видно местность, но чтобы мы понимали, с кем мы взаимодействуем.
Тогда я еще собирал данные не для военных, а просто я хотел сделать документальный фильм. Думал, что это быстро закончится и там получится хотя бы какой-то фильм о том, как была война в Херсоне. Никто не мог подтвердить, потом мне в очередной раз написали какие-то люди, которые сказали, что они из ГУР, что им нужны данные. Я сказал: "Да, без проблем, вот наши листовки, склад боекомплекта находится на метро Верховной Рады возле улицы Ленина, и там же находится штаб Степана Бандеры". Я начал просто откровенно.
– Отшучиваться.
– Да, я начал откровенно над ними стебаться. Между прочим, некоторые такие персонажи, которые пытались у нас узнать информацию, достаточно серьезно воспринимали такие шутки. Они попросили не шутить, я их попросил пойти за курсом корабля. Они сказали, что они серьезно, я сказал, что раз серьезно, пускай кто-нибудь вас подтвердит. И мне на следующей день позвонил по видеосвязи мэр Николаева Сенкевич. Говорит: "Не шутите с этими людьми, они серьезные".
– То есть через Сенкевича вы сделали вывод, что это не российская провокация.
– Да, и мы начали передавать им данные, и до сих пор работаем [с ними]. После ГУРа на нас начали выходить отдельные военные подразделения, которые работают в нашем направлении. Когда ты передаешь информацию, допустим, через чат-бот "е-ворог", она идет в Киев, потом в штаб, из штаба спускается. Иногда теряется пять минут или полчаса. А военным иногда нужно, чтобы прямо сейчас получить информацию, чтобы куда-то выстрелить. Поэтому мы начали работать, скажем, непосредственно.
– С командирами или с кем-то там.
– Это представители подразделений, которые смогли себя подтвердить, которые через ГУР запрашивали: "Скажите, пожалуйста, это так или не так, они наши или не наши". И уже нам пишут и говорят: "Нам нужны вот такие-то квадраты, нам нужны такие-то координаты, такие-то цели". Мы даем им, спрашиваем людей, которые являются нашими подписчиками, у нас целая группа телеграм-каналов. Собрали информацию – оперативно передали – оперативно прилетело.
– Как вы уверены в том, что это правдивая информация? Например, россияне начали спамить для того, чтобы сообщить неправильные координаты.
– Мы местные, у нас много людей, которые в городе. Если есть какая-то очень важная цель, но она сомнительная, мы аккуратно стараемся узнать больше информации, ищем косвенные намеки, подтверждение в других телеграм-каналах, обмениваемся информацией в нашей общей конференции, спрашиваем, кто что видел-слышал. У каждого телеграм-канала есть энное количество людей по городу. И мы всегда можем к ним обратиться: "Вы видели, слышали, можете как-то подтвердить?" Это доверенные люди, зачастую наши знакомые. Обычно, когда пять-семь незнакомых между собой человек подтверждают, 99%, что это достоверная информация.
Если что-то глобальное, в чем мы не уверены, что нужно понимать срочно, например, как с Антоновским мостом. В Антоновский мост прилетело, и мы не совсем понимаем, насколько действенный характер повреждений. Мы пишем просто: "Дайте какое-то подтверждение, кто там видел, кто там проезжал, есть ли там возможность проехать".
"От пенсионеров до школьников"
– То есть это, по сути, те, кого называют наводчиками? В ситуации с Антоновским мостом: посмотреть, куда прилетело, какой характер повреждений, нужно ли прицелиться как-то по-другому – правильно?– Да. Ну как бы вот так.
– А эти люди, которые вместе с вами, точнее, даже не в вашей группе, которые занимаются партизанщиной, в обычной жизни кто? Я хочу, чтобы вы это проговорили нашим зрителям. Это какие-то специально подготовленные люди?
– Нет, это абсолютно простые люди. От пенсионеров до школьников. Это по факту говорю: все кто может.
– Ожидали ли россияне такой уровень сопротивления местного населения? Вы были просто журналистом, а стали одним из организаторов партизанского движения в Херсоне. Много ли тех, кто партизанил, приняли россияне?
– Я это не комментирую.
– Какая часть из оставшихся граждан в Херсоне поддерживает реально россиян?
– Сотые процента. Сотые одного процента. Есть люди, которые вынужденно взяли паспорт. Их записывают в симпатики. Есть люди, которых заставили работать или которые от безысходности пошли работать. Здесь нужно понимать: нельзя патриотично умереть с голоду. Когда у тебя стоит выбор: либо ты патриотично умираешь с голоду, либо берешь паспорт и у тебя есть какие-то деньги на еду – здесь выбор достаточно очевиден. Поэтому говорить, что те люди, которые получили паспорт, радуются приходу России, так нельзя говорить.
Те, кто конкретно ждал Россию, те, кто конкретно радовался ей, они все были на этих мероприятиях в самом начале: 13 марта, если я не ошибаюсь, когда они пытались организовать первый "референдум", или девятое, когда был День освобождения Херсона от фашистско-немецких захватчиков. Все остальные – это те, кто по разным причинам вынужден соглашаться.
– Как я понимаю, вы же еще занимались листовками, какие-то ленточки. Или это уже были не вы?
– Нет, не моя тема.
– То есть это другие люди, они тоже существуют?
– Мы с ними какое-то время взаимодействовали, общались. Но в деятельности друг друга не принимали участия. Разве что я спрашивал, они же по городу постоянно ходили, искали, где что нарисовать, может быть, какую-то информацию. Но они больше были озабочены своей безопасностью, поэтому информации от них практически не было. И мы просто вежливо разошлись в разные стороны.
– Как вы решили выбираться? Точнее, как выбирались и когда решили?
– Я был готов выезжать в каждую минуту последние два месяца. А причина выезда – публичность. Меня узнают. Куда ни придешь – тебя везде узнают, в магазине стоишь – тебя узнают, за водой стоишь – тебя узнают, на рынке стоишь – тебя узнают. В какой-то момент кто-нибудь из коллаборантов и тех, кто переметнулся, узнал бы, проследил бы за мной, проследил бы, с кем я встречаюсь, где я встречаюсь, установили бы наблюдение за тем местом. Кто-нибудь бы ко мне пришел, потом бы ушел, проследил бы за ним, он с кем-то еще встретился. И так потихоньку бы вскрыли всю сеть.
Но мы это понимали. И я старался минимально выходить на улицу, особенно после дня, когда фээсбэшников по гражданке стало слишком много. Во-первых, от меня уже толком и пользы не было, потому что я сидел по большей части за компьютером и просто собирал, систематизировал данные, уже не имея толком возможности выйти на улицу. Во-вторых, даже когда выходил раз в неделю на улицу, это было проблемой. Несмотря на всю мою маскировку, меня местные фээсбэшники как-то все равно узнавали.
– А маскировка какая у вас была?
– Я менял внешность, старался сделать ее слегка бомжеватой.
– Капюшоны какие-то?
– Разные головные уборы и одежда. Даже немного лицо красил в такой сероватый цвет, чтобы оно выглядело пропитым.
– Покажете? Есть у вас фотки?
– Фотографии есть, покажу после войны. Несмотря на все эти усилия, местные люди меня все равно узнавали. Я не знаю, как это работает. Меня фээсбэшники не узнавали, на блокпостах не узнавали, а местные узнавали. Поэтому одна из причин, почему я выехал: здесь на неоккупированной территории я могу принести больше пользы, чем я бы сидел взаперти там.
Мне уже сами военные сказали, что все-таки уезжай, потому что начнется активная фаза контрнаступления, и тебя и таких, как ты, будут искать гораздо сильнее и с большим ожесточением. Если остальным людям гораздо легче показать, что они к чему-то не имеют отношения, то у тебя вариантов просто нет. Ты априори понятно кто, на чьей ты стороне, чем занимаешься.
– А как вам удалось выехать? Помню посты о том, что ваша фотография есть на блокпостах. И, конечно, это так, я знаю, как это работает. Из моего родного Приморска люди, которые просто активные были, их фотографии на блокпостах есть, а ваши-то подавно.
– Мне сильно помогли сделать другие документы хорошие люди.
– Хорошие люди, по поводу которых звонил Сенкевич?
– Не только.
– Я имею в виду ГУР или?..
– Нет, там была цепочка людей, которые мне сделали документы. Когда я понял, что мне в какой-то момент нужно будет, во-первых, выехать, во-вторых, передвигаться по городу, я у всех, кто хоть теоретически мог такую возможность иметь, попросил мне сделать документы. Откликнулись все, и у меня было четыре паспорта разного уровня качества.
– На разные имена?
– Да, все на разные имена. На каждый паспорт у меня был отдельный телефон с отдельной личностью. То есть там были социальные сети, там были переписки с людьми, там я знакомился с девушками даже.
– То есть у вас есть, условно, паспорт на имя Сергея Иванченко, и вы заводите фейсбук на Сергея Иванченко, инстаграм, ведете там какую-то жизнь для того, чтобы если.
– И "ВКонтакте". Я не заводил, я покупал старые аккаунты, есть магазины аккаунтов, переименовывал их.
– Три года назад что-то там тоже было.
– Да, что этот аккаунт зарегистрирован несколько лет назад, что он делал какие-то публикации и репосты. И вот так как бы передвигался. При том что каждая личность еще имела свою легенду. Одна из личностей – это бухгалтер. Если открываешь его поисковую историю в гугле, то видно, что там человек гуглит "как исправить ошибку 1С", "как установить прокси на 1С" – какие-то такие вещи, которые конкретно связаны с профессией, которые максимально демонстрируют, что человек не имеет никакого отношения к войне, интересуется только своей работой. И когда пришло время, когда я, скажем так, свел все концы в нужную точку, просто сел и поехал.
– Сразу с четырьмя паспортами?
– Нет, с одним, конечно. У меня был там один самый качественный, который я нигде не светил ни разу, я же не знаю, как их фиксируют, не фиксируют. И этот паспорт был на день икс, на один раз. И он сработал.
– Проверили его? А проверяли соцсети?
– Нет. К счастью, я выезжал в то время, когда долгое время не было обстрелов, долгое время не было каких-то активных действий. И они очень расслабились. Несмотря на все свои перестраховки, я очень спокойно прошел почти весь путь.
– А это же долго? Это же вы через Васильевку выбирались?
– Да, через Васильевку. Но у меня это заняло два дня.
– Чтобы наши зрители понимали, в обычной довоенной жизни этот путь занимал, не знаю, часа четыре из Херсона до Васильевки?
– Да, часа четыре или пять. Два дня сейчас – это очень быстро. Люди там стоят неделями. Мне просто повезло попасть в колонну, которая давала взятки российским военным, и они в ускоренном режиме пропускали.
– А сколько стоит такой пропуск?
– Я не знаю, мы платили по 200 гривен с человека. В автобусе было 30 человек, 6 тысяч гривен, получается, 200 долларов.
– До 24 февраля, да, где-то 200 долларов.
– У меня еще курс не уложился в голову, да.
currenttime.tv