Подопечные Каховского гериатрического пансионата жалуются на холод в комнатах, плохое питание, постоянное отключение электричества. Но после отъезда проверяющих комиссий в богоугодном заведении все остается по-прежнемуВ начале июля нынешнего года два инвалида, едва способные передвигаться с помощью каталок, самостоятельно приехали в столицу, сбежав из Каховского гериатрического пансионата. Ехали на маршрутке, потом поездом. Добрые люди помогали им взбираться на ступеньки, переносили через бордюры. 27-летняя Таня Гудкова и 37-летний Александр Стець добрались до Министерства социальной политики, чтобы рассказать, как тяжело живется подопечным пансионата, и попросить чиновников о помощи.
— Уезжая обратно в Каховку, мы очень боялись, что будем наказаны за наш поступок, — спустя два месяца после поездки Таня Гудкова позвонила в редакцию «ФАКТОВ». — Так и вышло. Две недели нас держали взаперти в медицинском изоляторе, а потом Сашу отправили в психбольницу, а меня запихнули в четвертый корпус, где лежат самые беспомощные больные, в комнату на втором этаже. Забрали паспорт и деньги. Фактически заперли: самостоятельно спуститься по лестнице я не могу, добраться до своей прежней комнаты, где находятся мои личные вещи, одежда и компьютер, — тем более. Директриса требует письменного извинения, говорит, пока я не раскаюсь и не признаю своей вины, отсюда не выйду.
«В комнату, где я раньше жила, теперь не пускают. А там остались все мои вещи»
На территорию Каховского гериатрического пансионата, который в народе называют домом престарелых, я смогла зайти без особых проверок. Сказала на вахте, что хочу навестить знакомую. Мне дали сопровождающую, которая без лишних вопросов довела меня до нужного четвертого корпуса. В вестибюле переговаривались между собой несколько сгорбленных старичков, мимо везли бабушку на инвалидной коляске. На втором этаже в коридоре было безлюдно. Когда я вошла в комнату, Таня, знавшая о моем приезде, просияла:
— Как я вас ждала! Можно, я вас обниму?
Рост Тани Гудковой — всего 110 сантиметров, как у пятилетнего ребенка. Непропорционально коротенькие ручки и ножки. На ступнях тяжелые ортопедические ботинки, без которых она вообще не сможет передвигаться.
— Моя болезнь называется хондродистрофия, — поясняет девушка, — недоразвитие верхних и нижних конечностей. Маме врачи сказали, что я родилась с синдромом Дауна и долго не проживу, поэтому она от меня отказалась. У нас в Цюрупинском интернате для детей-инвалидов все ребята мечтали отыскать родителей, просто бредили этим. А я не хотела — видела, что все эти попытки плохо заканчиваются. Но в старшем классе подружилась по интернету с одной девочкой, у которой была очень хорошая семья — мама и папа, брат и сестра. И мне так захотелось такого же счастья! Когда меня в 18 лет перевели в Каховку, в дом престарелых, я посмотрела свои документы, из которых узнала, как зовут моих родителей и где они живут. По телефону, через знакомых, нашла родного дядьку, который согласился взять меня из интерната и отвезти к ним в село. Но нормальной встречи не получилось. Отец вышел из дома, посмотрел на меня, стоявшую возле калитки, и хмуро буркнул дядьке: «Ну и зачем ты ее привез?» Я попросила его позвать маму, но он отказался. Мол, у нее разболелось сердце и видеть меня она не может. Я пожила у дядьки два дня и уехала обратно в интернат. Потом мама один раз мне позвонила, попросила прощения за то, что тогда отказалась от меня и сейчас не приняла. Больше мы не общались.
Надежда, что нам с Таней удастся спокойно поговорить, не оправдалась. Спустя несколько минут в комнату влетела вахтерша с проходной.
— Покиньте помещение, у нас карантин! — резко заявила особа крепкого телосложения, явно выполнявшая указание руководства. — Раз знакомая, то посидела немного, передачу передала и ушла. А вы здесь что-то записываете... Идите к директору!
Так волей-неволей визит в пансионат пришлось начинать с официальной части. Интересно, что когда я решила расспросить директрису учреждения Евгению Шилину, из-за какой хвори объявлен карантин и почему об этом не написано на входе, она изобразила удивление и даже вызвала вахтершу, чтобы отчитать ее: откуда, мол, разговоры о карантине, когда в пансионате нет никакой инфекции. Бедная дежурная даже растерялась от неожиданности.
— Скажите, где вы работаете, — строго сказала директриса. — Я обязана знать, кто приходит к моим подопечным. Я же вижу, что вы журналистка...
Пришлось признаваться. Директриса разрешила мне встречу с Таней и другими обитателями пансионата только в присутствии начальника отдела кадров: «Чтобы мы имели объективную картину происходящего».
Меня отвели в комнату релаксации, где стоят четыре кресла и музыкальный проигрыватель. Психолог пансионата, в прошлом милиционер, занес туда Таню и ее ходунки. Девушка пыталась возмущаться:
— А что если я не хочу разговаривать под контролем? Почему я не имею права поговорить с человеком наедине?
Но в конце концов, поняв, что лучше так, чем никак, подчинилась.
— Живу здесь, как в тюрьме, — горько заметила моя собеседница. — Выйти из комнаты без посторонней помощи я не могу. Даже попасть на балкон, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом, тоже не могу — там высокий порог (в здании, которое специально строили для инвалидов, колясочник не имеет возможности попасть из своей комнаты даже на балкон! — Авт.). В комнату, где я жила раньше, меня не пускают. Все вещи — одежда, белье, диски, деньги — остались там, я не могу их взять. Там же и компьютер, который я купила на деньги, вырученные от продажи собственных вышивок. Впрочем, интернета в четвертом корпусе все равно нет. Уже два месяца ни с кем не общаюсь, разве что по телефону. Моя соседка по комнате — бабушка, которая очень плохо слышит. Чтобы до нее докричаться, нужно громко кричать, а у меня от этого поднимается давление.
«У меня пенсия 1200 гривен, но на руки дают 300. Многие из наших просят милостыню на рынке»
Таня рассказала о причинах, побудивших ее вместе с другом Александром пуститься в нелегкое путешествие:
— В интернате я уже восемь лет. Каждую зиму мы страдаем от холода. Представьте, у меня в комнате, когда были морозы, температура не поднималась выше 14 градусов. Я спала одетая, закутанная. Из-под рам сквозит, а ведь у нас есть лежачие инвалиды, которые не могут даже самостоятельно перевернуться с боку на бок, не то что одеться или укрыться. Так и коченеют от холода. Батареи холодные, горячую воду в целях экономии (у нас своя котельная) дают по три часа в день, по четвергам ее нет вообще. А представьте, если инвалид в памперсе, делает под себя? Его моют ледяной водой, у нянечек руки немеют от холода. У меня был обогреватель, который подарили верующие из церкви, но по распоряжению директора его забрали. Сказали, что боятся за электропроводку. Кормят плохо. Отключают электричество. Каждый вечер. Причем в соседних домах свет есть, а у нас нет. Сидим в темноте. Пропадают продукты в холодильниках, от внезапных отключений портятся компьютеры, купленные инвалидами за личные деньги. У меня пенсия 1200 гривен, но на руки дают только 300. Многие из наших просят милостыню на рынке.
Мы с несколькими ребятами боремся уже не первый год. Писали жалобы. Два года назад Саша Стець, у которого такая же болезнь, как у меня, и инвалид Лариса Горякова уже ездили в Киев. Прежнего директора сняли, назначили новую — Евгению Анатольевну Шилину. Она вначале нам так понравилась! Улыбчивая, приветливая. И ремонт кое-где сделала, пластиковые окна поставила. Когда она заболела, я писала ей письма в больницу, старалась поддержать.
Но прошло всего несколько месяцев, и снова все вернулось. Холодно, голодно. В ответ на наши протесты руководство только посмеивалось. Нам опять говорили: «Сколько ни возмущайтесь, так и будет, потому что надо экономить». В отчаянии мы — Саша Стець и я — снова написали жалобу в Министерство социальной политики. Как водится, копию этого письма тут же прислали обратно в интернат. Что тут началось! Евгения Анатольевна сказала: «Ну, Таня, я не ожидала, что ты такая! Ты же мне такие письма писала!» Устроили собрание коллектива, вроде бы посвященное празднику. На самом деле решили обсудить наше поведение. Я очень не хотела идти на это собрание, просила, чтобы мне разрешили остаться у себя в комнате, к тому же плохо себя чувствовала. Меня выволокли силой из постели, хорошо, что хоть халат дали надеть. Читали наше письмо вслух. Обзывали жалобщиками, необразованными, неграмотными, унижали. Мне в лицо сказали: «Сама себе даже трусы не может надеть, а туда же!» Но я не такая уж немощная, как они пытаются изобразить. — Таня чуть не заплакала. — Я сама могу есть, умываюсь, расчесываюсь. Только резинку на хвостике мне завязывает медсестра, потому что у меня руки не достают! Вечером, уже после собрания, ко мне пришел Саша: «Таня, они уже решили, что меня переведут в другой интернат, а тебя переселят в четвертый корпус, к старикам». И мы с ним решили бежать.
Трудно себе представить, как двое инвалидов — крошечная Таня на каталочке и Саша, передвигающийся с помощью рук на тележке, — сумели добраться до Киева.
— Добрые люди помогли! — улыбается Таня. — В Каховке сели на маршрутку, в Херсоне купили билеты на поезд. В вагон нас заносили на руках, в поезде проводница один раз помогла мне сходить в туалет, а больше и не понадобилось. В Киеве поехали в Министерство социальной политики. Хотели спросить: почему вместо того, чтобы организовать проверку по нашей жалобе, ее просто переслали обратно в интернат? Но там нам с порога заявили: «Вы нарушили закон. Уехали из интерната, никого не предупредив!» Мы действительно должны были написать заявление, что на время покидаем пансионат. Только не могли же мы написать: «Уезжаем в Киев жаловаться!» Нас бы просто никуда не пустили.
Когда мы вернулись назад, начались новые унижения. Нас долго не впускали, мы стояли под воротами. Потом медсестра заявила, что у меня вши, нужно немедленно лечить. Потом отправили на осмотр к гинекологу — «не нагуляла ли чего». Нам велели в письменном виде просить извинения у директрисы за свой поступок. Мы отказались. Тогда Сашу отправили в Херсон в психбольницу, а меня запихнули в четвертый корпус, полностью лишив общения. Все вещи забрали. Через месяц вернули только мобилку, но без сим-карты, на которой у меня были записаны все телефоны.
«Всех настроили против нас, даже нянечки со мной не разговаривают»
— Я очень хочу вернуться к себе в корпус, к своим друзьям, — говорит Таня Гудкова. — Правда, их всерьез настроили против нас: несколько недель после нашего побега в интернате запрещали посещения, и они тоже стали на нас злиться. Сейчас даже нянечки со мной не разговаривают.
По моей просьбе в комнату для релаксации привели и второго бунтовщика — Сашу Стеця. Он лишь несколько дней назад вернулся из психбольницы и сразу после приезда сделал то, что от него требовали, — принес письменные извинения за свой поступок.
— Заведующий отделением, очень хороший врач, много со мной беседовал и в конце концов убедил меня, что мир не переделаешь. Надо мириться с тем, что есть. Вот я и написал извинения, — пояснил Александр.
— Саша, а если зимой опять будет холодно?
— Я постараюсь, чтобы зимой меня здесь уже не было. Попрошу перевода в другой интернат. А за Таню беспокоюсь. Будете говорить с директором, попросите ее за Таню. Ведь Шилина раньше говорила: «Таня мне как дочка». Пусть простит Таню и разрешит ей вернуться в ее комнату.
Выпросить прощение для Тани Гудковой мне, однако, не удалось. Директор пансионата Евгения Шилина не уклонялась от разговора, наоборот, всячески старалась проанализировать мотивы побега бунтовщиков с психологической точки зрения:
— Думаю, тут дело в ревности, в желании быть в центре внимания. Может быть, я слишком выделила их из остальных, дарила подарки, конфеты. Сделали им пластиковые окна, чтобы не дуло, Саше люстру в комнату повесили, Тане новый шкаф поставили. Понимаете, она хочет, чтобы ее любили, мечтает, чтобы ее удочерили. Но я не могу, у меня своих двое детей. А она хочет такими поступками привлечь к себе внимание.
Евгения Анатольевна охотно показала пресловутое Танино письмо, полное добрых слов. Продемонстрировала полученные от нее sms-ки.
— Я ведь правда относилась к ней как к дочке, а она так поступила — в июне поехала на холод жаловаться, — саркастически заметила директриса. — Мы в обязательном порядке следим за температурным режимом, ведь у нас лежачие больные. Увы, оборудование старое, часто ломается. Если в комнатах ниже 18 градусов, мы раздаем масляные радиаторы. У Тани забрали электрический нагреватель, но взамен тут же дали масляный.
Что касается возвращения Тани в ее прежнюю комнату, руководитель пансионата была непреклонна:
— К сожалению, она не осознала своего проступка, не извинилась. Представьте, как мы тут все переволновались, когда двое практически беспомощных инвалидов исчезли из пансионата! Хорошо, что хоть кто-то из ребят знал, что они подались в Киев. Решение о ее переводе в четвертый корпус вызвано тем, что там больше нянечек, ухаживающих за людьми, не способными себя обслужить. Ей там лучше.
— Но в результате она не может выйти на улицу, даже на балкон!
— Она и на прежнем месте не очень-то гуляла. Вы сходите в корпус, где она жила раньше, поговорите там с людьми, послушайте, что они скажут. Они категорически против ее возвращения.
Директриса оказалась права лишь частично. Бывшие Танины соседи разделились во мнениях. Одни отзывались о ней хорошо, другие — весьма неодобрительно.
— Именно я поднял вопрос о переселении Тани из нашего третьего корпуса, — заявил председатель выборного комитета подопечных пансионата Дмитрий Слободян. — Она сама себя не обслуживает, спит до двенадцати дня, а потом до ночи смотрит телевизор в холле. Постоянно капризничает, в туалет просится непременно тогда, когда у санитарок перерыв. Служебный штат нашего корпуса на таких инвалидов не рассчитан. Она находилась тут просто потому, что ее жалели. Она должна была это понимать и вести себя тише воды ниже травы. А она всех подвела. Из-за их побега к нам теперь посетителей не пускают. Так что они заслужили наказание.
В Управлении труда и социальной политики Херсонской обладминистрации вначале отказывались верить, что у Тани Гудковой, наказанной за побег из пансионата, могли забрать личные вещи, паспорт, деньги.
— Что касается комнаты, то администрация вправе определять, в каком корпусе селить подопечного, исходя из наличия достаточного штата медицинского персонала, бытовых удобств и прочего, — сказала заместитель начальника управления Елена Князева. — Но удерживать личные вещи инвалида беззаконно! Я лично перезвоню туда и все выясню.
Когда номер готовился в печать, мне позвонила Таня Гудкова:
— Принесли сумку с вещами. Все перерыто, блокнотика со списком телефонов нет. И компьютер принесли. Только что ж толку? Интернета нет, я все равно не могу общаться с друзьями. Я так хочу уехать отсюда, хочу учиться, самостоятельно зарабатывать на жизнь, быть среди людей. Но сколько мне еще жить взаперти — не знаю.
* «Я постараюсь до зимы перебраться из этого дома престарелых в другой, — говорит Саша Стець. — А вот за Таню беспокоюсь...»
Украинские СМИ много раз публиковали материалы о физически немощных людях, которым удалось стать успешными, востребованными, знаменитыми. Увы, таких единицы. И безумно жаль, что в то время, когда украинские паралимпийцы своими успехами удивляют весь мир, подавляющее большинство инвалидов в нашей стране продолжают оставаться фактически бесправными.
Мария ВАСИЛЬ, «ФАКТЫ» (Каховка — Киев)