Андрей Май, руководитель херсонского Центра им. Мейерхольда, инициатор и организатор локального фестиваля «Лютый. Февраль» показал херсонцам спектакль «АТО» в феврале. 23 марта на новой сцене Театра.doc в Москве подпольно показали «АТО» в замечательном исполнении украинского артиста Эльвина Рзаева. А 5 апреля его увидят киевляне. Пьеса написана по монологам украинского военного психолога Алексея Карачинского. 25-летний Алексей Карачинский по заданию Минобороны Украины несколько раз ездил в зону АТО и общался с военнослужащими. То, что он там увидел, его «перевернуло», пишет издание Постфактум.
Военный психолог, который должен был спасать солдат и офицеров от посттравматического синдрома, сам стал жертвой этого синдрома.
Первое впечатление зрителей и в Херсоне, и в Москве, и, наверное, так будет и в Киеве, – шок. От того, что услышали. Монолог военного психолога –не глянцевая литература, а свидетельский документ о том, как сейчас живет часть (лучшая!) украинцев. Когда-нибудь, об этой войне напишут книги. Все хорошие книги обо всех войнах писались спустя несколько лет. И об этой напишут. Потом, когда победим.
Из спектакля «АТО»
У меня такое восхищение было людьми: был мужчина, у которого семеро детей. У кого-то проблема — это бушлат порванный, а у кого-то семеро детей. Он только один раз заикнулся об этом. Говорит: у меня седьмой ребенок родился сегодня. Я у него спросил, чего он сам пошел. Он мне сказал: «я сам с Донецкой области, поэтому сейчас я могу еще как-то помогать, а если я дома буду сидеть и мне постучат в дверь россияне, то я уже ничего не смогу сделать.
Все, наверное, слышали, что такое афганский синдром. Когда человек приезжает, и он не может жить в мирной жизни. Ему надо возвращаться туда… и воевать.
На себе даже испытал эту симптоматику… Ну, то есть, грубо говоря, неприятие мирной жизни. Меня могут понять только мои сослуживцы. Поэтому мы с ними собираемся и обговариваем, как мы воевали. Мы вместе с этим пьем водку. Вспоминаем. Ну, тут нас никто не понимает. С чем это связано? С утерей смысла. То есть там смысл еще есть какой-то.
Убили моего друга. Я защищаю страну. Я защищаю друзей. И родителей, и все остальное. Война заканчивается, смысл пропадает уже там находиться. Он приезжает сюда, и у него внутри образуется такой экзистенциальный вакуум. Какая-то пустота, которую нужно чем-то заполнять.
У меня часто там было осознание…тяжелое осознание того, что там находятся самые лучшие люди, которые вообще есть. И мне очень не хочется, чтобы они умирали.
Я там был дней двенадцать и за эти 12 дней, ну, было очень много эмоций и ощущение прожитого целого года. Я приблизительно представлял, куда еду, на что еду. Ну, причем я до этого момента никогда с автомата не стрелял, на БТРе тоже не ездил.
Я понял, что мне надо для счастья. Один раз мне там подарили валенки, и я понял, что я самый счастливый человек на свете, потому что, для того чтобы, ну, был контакт с людьми, мне надо было с ними стоять на постах и надо было отбиваться с ними же от атак, когда был огонь со стороны противника.
Очень большая проблема с местным населением. По 4-6 месяцев не получают зарплаты, пенсии. И дети ходят на блокпосты, чтоб им волонтерскую еду, которую передают военным, для того чтобы они не умерли с голода, потому что даже нет хлеба в селе. Этими людьми тоже должен кто-то заниматься. То есть они три месяца жили без света. Приехали военные и провели свет.
Еще я понял, что чем ближе к смерти, тем чище люди. Я общался и с пленниками, и наших в плен брали, ну, я не могу сказать, что с их стороны цвет нации. Взять с нашей и с их стороны — тоже не цвет нации. Ну, какой-то там башмачник. Ну разве цвет нации? Ты общался, и ты понимаешь, что он именно цвет нации. Ты видишь, как он мужественно переносит тяготы и лишения. Военную службу.
То, как он держится, то как он понимает, что все носят с собой гранаты для того, чтобы если попадут в плен, сразу обнять сепаратиста и сорвать чеку. Я понимаю, говорит, если меня могут пытать, я не уверен, смогу ли я выдержать. Поэтому мне важно, не сдать всех своих друзей. И поэтому, мне легче покончить жизнь самоубийством.
Когда люди готовятся на самую передовую, говорят: когда меня убьют, ты забери мои берцы. Там нет подонков. Там тебе все помогут. Там тебе все будут рады. Там вылезут из шкуры, но чтоб ты чувствовал себя, как в семье.
Что меня больше всего возмутило и породило большой гнев, когда стал переписывать отчет. Потому что это начальству нельзя давать. Потому что есть мой начальник, который меня отсылал. Он нормальный, качественный офицер. Он мне сказал: «Рассказывай мне всю правду, как оно и есть. Но те документы, которые должны были идти министру обороны, они в таком виде не пойдут».