Самый знаменитый его фильм – "Украинские шерифы" – был выдвинут на "Оскар" за лучший иностранный фильм. Жюри Амстердамского фестиваля IDFA, наградив «Шерифов» специальным призом, отметило, что фильм является захватывающим и полным юмора универсальным портретом общины, пытающейся навести порядок среди ежедневной неудовлетворенности и недоразумений и удержать мир путем изобретательности, терпения и здравого смысла. Режиссура и операторская работа в сочетании с эпизодической структурой повествования подробно изображают жизнь украинского села между давними традициями и надвигающейся войной".
Все началось с проекта правозащитной документалистики "Новые герои", посвященного людям, эффективно противостоявшим коррумпированному государственному аппарату. Таким героем оказался председатель Старой Збурьевки (села на Херсонщине), учитель истории по образованию, Виктор Маруняк. Он, среди прочего, рассказал Роману об уникальном для Украины опыте найма общиной специальных шерифов, которые следят за порядком.
В конце того же 2015 года вышла вторая полнометражная документальная картина Бондарчука – "Диксиленд", однако история у нее более долгая. Сначала была короткометражка "Полина" о девочке, которая учится музыке в детском джаз-оркестре в Херсоне; через три года зарисовка переросла в полный метр. Героев здесь трое: сама Полина, подросток-трубач Роман и новый руководитель оркестра, которого все зовут просто Лева, – он занял должность после смерти основателя "Диксиленда" Семена Рывкина, но вскоре собирается покинуть ее.
"Диксиленд" сделан достаточно традиционно – с отрывками из приватных киноархивов, со съемкой-наблюдением и наложенной музыкой. Но Бондарчук работает с этой стилистикой достаточно уверенно. Показывая узнаваемые реалии – вездесущую бедность, интерьеры хрущевок, георгиевские ленточки и марши под красными флагами на 9 мая, от тем эффектнее оттеняет праздник музыки. Фильм пронизан такими бессюжетными, музыкально-живописными моментами, которые вместе с полнокровно прорисованными героями позволяют назвать "Диксиленд" одним из наиболее важных фильмов украинской постмайданной документалистики.
Мы поговорили с Романом в киевском офисе документального фестиваля Docudays UA.
– Роман, если начинать сначала - как у тебя появилось стремление что-либо снимать?
– Из стремления к технике. Меня интересовали механика и электроника. Так было с печатной машинкой дома у родителей, я просто печатал, а потом понял, что интереснее печатать рассказы. А еще у знакомых была видеокамера, а у меня нет. Я начал терроризировать родителей, чтобы они ее где-то взяли. Мама читала лекции, ездила с ними в США и привезла мне оттуда маленькую камеру HI8. В Херсоне тогда как раз организовалась продакшн-студия "Тотем", хотели снимать рекламу и телепрограммы. Я вошел туда как единица, имевшая камеру. Так я учился, не очень даже понимая, как все работает.
Особым местом был городской киновидеопрокат, при котором действовали курсы психоанализа. Мы смотрели американские жанровые фильмы, а потом разбирали их с психоаналитиком, пытаясь понять, почему герой поступил так, а не иначе. Желающих вызывали на сцену и там это все разыгрывали. Это был настоящий центр культуры, они имели гигантский архив на пленке, показывали Феллини и Бергмана. Но ведь если кино можно анализировать и понять, как оно устроено, то можно его и самому создать. Отсюда растет моя кинематографическая страсть.
– А Херсонщина как место насколько влияет на тебя? Ты ведь всегда снимаешь там.
– Во мне что-то шевелится, когда я туда попадаю. Вот едешь на машине
между двумя селами в степи. Жара +45, асфальт плавится, а по обочине
идет человек в трусах, загорелый до полной черноты, тюрбан на голове,
непонятен уже ни пол, ни социальная принадлежность. И ты тормозишь,
рассматриваешь этот мираж. Что у этого человека за бэкграунд, откуда и
куда он идет? Это загадки, которые хочется разгадывать. Я там родился, я
неравнодушен к этим людям и к этому пространству. Все мои истории в
любом случае про Украину, просто показанные через малую модель, через
определенную местность. Ты снимаешь про того, кого знаешь, к кому всегда
можешь подойти и поговорить.
Кадр из фильма "Украинские шерифы!
– Почему ты решил снимать "Украинских шерифов"?
– Потому что увлекся этими героями. В стране, насквозь пропитанной коррупцией, где власть не работает должным образом, где полиции никогда нет, они не жаловались, а нашли альтернативный путь для обустройства своей жизни. Я начал следить за ними с камерой сразу после их назначения и открыл для себя другой мир с его собственной моралью, убеждениями и страхами - порой абсурдными, но очень человечными. Тогда я понял, что жизнь в Старой Збурьевке полна парадоксов, отражающих события в стране. В селе живет пророссийский сепаратист, который постоянно соревнуется с председателем сельсовета за власть. Крестьяне боятся войны, но провожают земляков на нее. Всем миром они собирают еду и припасы для украинской армии. Одним словом, они своими способами пытаются приспособиться к новым реалиям, впрочем, как и все украинцы. Мне кажется, я снял очень честный фильм. Между собой мы называем его документальной трагикомедией.
– А какая ситуация в Старой Збурьевке сейчас?
– Обоих шерифов выбрали депутатами сельсовета, они теперь не просто мужики без документов, которые сами решили поддерживать порядок в селе. Бомжа Колю мы позапрошлым летом вытянули из тюрьмы, показав фильм комиссии по помилованиям. Он отсидел 1,5 года из 2,5 и его помиловали. Мы даже сняли, как он выходит из тюрьмы – худой, спортивный, трезвый, с двумя сумками. Освоил там профессию электрика. Сейчас он работает опять в батраках и все у него хорошо до первого стакана. Из тех, кого я снимал, все меньше остается в живых. Как говорит председатель Маруняк: "У нас ничего не происходит, но все время что-то случается". Они это и воспринимают как естественный порядок вещей.
– Не менее известен другой твой документальный фильм – "Диксиленд"; это также и твой проект с самой долгой историей. С чего вообще все началось?
– С фестиваля Docudays UA (Роман Бондарчук один из координаторов кинофестиваля) . Мы каждый год придумываем образ для афиши и трейлера. В 2010 возникла идея детского джаз-бенда, играющего на мятых трубах в подвале – как рифма с тем, как документалисты делают свои фильмы на коленке. Я этот ансамбль знал давно. Они играли в бывшем Дворце пионеров, их было слышно на весь парк. Причем дети туда попадали через подвальное окно. Рома Куприянов, главный герой фильма, ходил в тот же дворец на спортсекцию, потому что его отец – портовый грузчик – хотел вырастить сильного сына. Однако Рома услышал звук трубы из этого окна, и она его так поманила, что он встал у окна и сказал, что никуда отсюда не уйдет. Туда шли и хулиганы, и дети из благополучных семей. Когда я туда спустился, то меня поразила сама локация. Это настоящее Зазеркалье с плиткой в шахматном порядке, как у Дэвида Линча, потрясающие учебные плакаты, как писать ноты, и трубы, словно побывавшие в автомобильных авариях. Контраст между музыкой – прекраснейшим, абстрактнейшим искусством – и этим подвалом был грандиозный. Идеальная отправная точка для фильма, драма уже в фактурах. Мы сняли трейлер, оркестр приезжал, играл на открытии фестиваля. Потом был проект, который латвийская продюсер Илона Бичевска делала с каналом Arte к годовщине распада СССР, хотела по короткой истории из каждой постсоветской республики. Мы сняли для нее короткометражку про Полину. Наконец, логично возникло желание сделать более длинный фильм, посмотреть, как будут взрослеть наши герои. Сразу появились продюсеры, все очень хорошо реагировали на этих детей – одним словом, это для нас важное приключение.
– Не думаю, что фильм им сильно помог. Кино и музыка существуют в разных измерениях. Мы до сих пор дружим с детьми, списываемся, следим за ними. Для меня стала открытием такая направленность на ребенка, как в семье Полины: все работают над тем, чтобы у нее было все хорошо в музыке. В итоге и она, и Рома поступили в Ганновере в известную музыкальную школу, пройдя огромный конкурс. Рому взяли еще 2 года тому назад после того, как он подтянул немецкий. Он работает кассиром в супермаркете, чтобы оплатить жилье. Такая целеустремленность восхищает. Лева, бывший руководитель ансамбля, сейчас играет джаз на круизных лайнерах, по полгода ездит по Багамам и Сейшелам. Они растут, каждый в своем направлении. А сам оркестр имеет сейчас нового руководителя, играет там же.
– То, что ты говорил о живописности руин – не кажется ли тебе, что это некоторые поддавки со стороны реальности?
– Глянцевые стены ярче, чем лицо на их фоне. А когда стены темноватые, а лицо на их фоне – по-рембрандтовски освещено, то оно в классическом смысле красиво. Но у меня сейчас переоценка эстетики. Все раньше снимали развалины и это казалось романтичным. Потом я думал, что чем проще, тем лучше. А сейчас понимаю, что красота в непосредственности. Если среди знакомой улицы вдруг влепили страшный зеленый балкон, еще с какой-то пристройкой и вагонкой, то надо на него не закрывать глаза, а как раз полюбить и включать в ткань того, что делаешь. Это я усвоил, глядя фильмы Муратовой. Она еще в начале 2000-х очень смело с таким материалом работала. У меня нет канонов. Надеюсь, что я достаточно гибкий и я изменяюсь.
Кадр из фильма "Украинские шерифы"
– Документалистика в подобных условиях может себе позволить отказаться от социальности?
- Думаю, нет. Даже если снимать исключительно лирическую историю, социальные моменты проступят в том, что люди едят, какую одежду носят, в каких интерьерах живут, о чем мечтают. Да и время очень важное сейчас: все быстро меняется, эти события и состояния нужно фиксировать хотя бы для истории. Мне очень хотелось бы, чтобы следующие поколения разбирались в нашей эпохе по фильмам, снятым нашими режиссерами.
– Каким будет твой следующий проект?
– Точно скажу, что это игровой фильм. Но из-за суеверий умолчу о деталях. Мне, как, наверно, каждому, кто пытается делать кино, хочется разобраться, как в этом информационном беспорядке найти точку опоры. Глядя вокруг, ты не понимаешь, какую информацию можно принимать на веру. Люди делятся на тысячи разрозненных групп, и у каждой своя картина мира и своя концепция жизни, а в масштабе моего любимого Херсона это принимает еще и особо фантасмагорические формы. Люди проще, доверчивее, и у них это желание опоры еще больше. И когда ты начинаешь слушать о том, что происходит с ними, то волосы встают дыбом. Пока что я только собираю материал. Это все те же фейковые новости, когда кто-то пишет, что Сенцова везут в самолете, а потом оказывается, что никуда его не везут, что Бабченко убили, а потом – что он жив. Перевозчик на дачу месяц назад был украинским патриотом, а сегодня пророссийский ватник. И ты живешь в этом и понимаешь, что это просто какая-то лава. Хочется найти историю, которая передаст состояние этого кипения, которое я ощущаю.
– О чем-то подобном, что касается информационных манипуляций, Лозница снял свой "Донбасс".
– Я надеюсь, у меня будет больше юмора. (смеется)