Церковь, которая не со своим народом, обречена на миграцию. Через два года УПЦ Московского патриархата не будет в Украине вообще, он сам по себе растворится. В Украине будет своя церковь, и она будет одна, заявил во время недавней пресс-конференции в литовском Центре иссследования Восточной Европы представитель Православной церкви Украины, священник Киевского Михайловского собора Сергий Дмитриев.Через три года после переезда в Украину из родного Мурманска он был рукоположен в священники Украинской православной церкви Московского патриархата. В 2014 году отец Сергий вместе с приходом храма св. Варвары в Херсоне перешёл в УПЦ Киевского патриархата, а позже стал священником Православной церкви Украины.
Этому примеру последовали коло 500 приходов УПЦ МП. Однако, по мнению священника, до выборов президента Украины приходы УПЦ МП активно переходить в ПЦУ не будут. По словам отца Сергия, в данное время идёт активная пропаганда: всем священникам Московского патриархата говорят, что Украина проиграет эти выборы, вернётся старая власть, и всё станет на свои места, на священников оказывают давление, запугивают для предотвращения перехода в ПЦУ. Но там, где приходы активны, люди требуют перехода, он происходит, и этот процесс, по словам отца Сергия, необратим.
Уже несколько лет священника знают как "Падре" – такой позывной он приобрёл, став военным капелланом 30-ой бригады ВС Украины. По словам литовского политического обозревателя Витаутаса Брувериса, эта бригада ВСУ, недавно получившая имя великого князя литовского Константина Острожского и находящаяся под шефством посольства Литвы в Украине, участвовала во всех кровопролитных сражениях "гибридной" войны. Под опекой у отца Сергия – более 5000 солдат. Не все из них – православного вероисповедания, но доброе слово у душпастыря находится для всех. В рамках межрелигиозного диалога отец Сергий сотрудничает с баптистами, иудеями и мусульманами."Церковь Московская всегда обвиняет: католики будут в аду гореть, они не так молятся, баптисты - это сектанты, мусульмане тоже неверные... Кругом одни враги. Мы, люди с религиозной свободой, не видим врагов в других вероисповеданиях. Время империализма проходит, наступает время глобализации. Я верю, что религиозная свобода наступит и в Российской Федерации", – заявил отец Сергий. В интервью DELFI священник рассказал о том, что значит для Украины автокефалия православной церкви, чего он ожидает от грядущих президентских выборов, что наиболее впечатлило его в Вильнюсе, а также поведал, что происходит на передовой линии фронта, и рассказал, может ли взять в руки оружие украинский военный капеллан.
— Отче Сергий, в одном интервью в 2014 году Вы сказали, что Львов начинается с Херсона. Что это значит?
— Это была такая образная фраза. Почему я её сказал в то время? Потому что я часто бывал за рубежом, и мне задавали вопрос, особенно диаспора: "Вы из Украины?" - "Да." - "Из Львова?" - "Нет." - "А откуда?". И для поляков, например, Украина ассоциировалась с Галицией, чуть-чуть Волыни и всё, дальше уже это как бы неизвестная такая Украина для них. Я преподавал в Херсонском университете, и я сделал такое для себя исследование и открытие, что 80% моих студентов не были даже в Киеве. Они не покидали пределы области. А 40% молодёжи из области не были в областном центре. Украинцы не перемещались внутри своей страны и знали мало друг друга. Но это не значит, что они не были украинцами или не были патриотами. Один из историков сказал, что вільну Украину придумали не в Галиции, не во Львове, а её придумали в Киеве и Полтавщине. Если мы возьмем сегодня известных писателей, патриотов, идеологов самостийности, то это будет Дмитрий Донцов из Мариуполя, если не ошибаюсь, из юго-восточной части Украины. И на Майдане очень это было видно, когда стояли люди с украинским флагом и говорили по-русски. Майдан был также и русскоязычный. Это объединило украинцев. Поэтому в моей фразе "Львов начинается с Херсона" имелось в виду, что украинский патриотизм и любовь к своей стране были на Донбассе, в Херсоне, везде были. И в этом просчитались захватчики.
— Существует мнение, что национальность не определяется происхождением, составом крови и подобными вещами, а является свободным выбором каждого человека. Вы родились в Мурманске, в 90-ых годах перебрались в Украину. Кем Вы себя сейчас ощущаете?
— Я перебрался в Украину по одной причине. Главной причине: я посещал родину моей мамы. И когда я вернулся в Мурманск – мне было тогда 16 лет – мне снилась Украина, тот город, где жила моя бабушка, и это была некая привязанность, куда я бы хотел вернуться. Даже когда я жил в Херсоне, меня всё равно тянуло на Слобожанщину. И когда я проезжаю Полтавскую область, родину моей бабушки, Киевскую область – для меня это родное. Для меня очень важно, может быть, как для священника, верующего человека – я всегда говорю: "Где ты хочешь быть похоронен?". Потому что там, где ты хочешь быть похороненным, это и есть твоя родина. Я всегда хотел бы похороненным быть там, где похоронены мои предки. Для меня это очень важно. Я не питаю какой-то ненависти к русским людям. Я родился в России, воспитан на русской свободной культуре тоже. Если говорить об идентичности – я думаю, что это выбор каждого человека. Для меня Украина – это не только земля и национальность, это образ жизни. Это европейская модель и свобода. Религиозная свобода для меня была открыта в Украине. Очень, знаете, сильный контраст отношения священника к людям и взаимоотношения религиозного духовника-лидера к людям в Украине и России они сильно отличаются: в Украине вы встретите, что священник после службы более открыто общается с людьми, он с ними живёт, и таких примеров больше, чем в России. Русская православная церковь в европейских странах создаёт религиозные гетто для мигрантов. Она не помогает интегрироваться в общество. Она не знакомит общество с культурой, с людьми этой страны, а просто их забирает. Я считаю себя гражданином Украины, а по национальности я... Всё-таки в паспорте, в свидетельстве о рождении написано, что я – русский. У меня есть польские корни и карта поляка: мой дед – поляк, и я себя считаю частично и поляком. Я не отбрасываю свою сопричастность к русской культуре, но я очень люблю Украину, и это моя земля. И я готов многое отдать, чтобы эта страна была свободной и развивалась в сторону европейской модели. Я вижу в Украине "вирус" свободы в хорошем смысле этого слова.
— Много ли ваших прихожан, единоверцев, соотечественников разделяют эти Ваши убеждения?
— Когда мой приход – а это больше трёхсот семей – переходил из Московского патриархата в Украинский, когда я на проповеди объявил, что я хочу перейти в украинскую церковь, я сказал так: "Я двенадцать лет создавал этот храм своими руками при вашей помощи. Я никогда не говорил, за кого голосовать. Я никогда не упрекал вас за ваши политические взгляды, за ваши убеждения, но я хочу сделать свой выбор, для меня очень важный. Я хочу быть с украинским народом и занять украинскую позицию. И если вы мне доверяете, я прошу этот выбор сделать вместе со мной. А если вы не доверяете мне как священнику и моему опыту, я прошу просто не конфликтовать, просто покинуть этот храм и оставить дело всей моей жизни, которое я создавал". И люди в храме заулыбались, сказали: "Да мы уже давно ждали, когда вы это скажете. Мы все готовы". И никто не вышел. Весь приход поддержал меня. По прошествии пяти лет, когда мы получили томос, сейчас там служат два священника, храм стал ещё больше. Мне звонят мои прихожане и говорят: мы вам очень благодарны, что вы сделали этот выбор, и что мы поверили Вам, потому что мы теперь ходим по городу Херсону с гордо поднятой головой, потому что, когда наш приход перешёл, нас называли сектантами, желали в аду гореть, говорили "Бог от вас отвернулся", и такая была травля прихожан, они это переживали тяжело и вынесли это, и теперь они понимают, что правда восторжествовала.
— В Украине грядут президентские выборы. Говорят, что Пётр Порошенко принёс Украине автокефалию. Могли бы Вы оценить, что автокефалия может принести Петру Порошенко?
— Мы считаем, что мы добивались автокефалии даже не 25 лет, а гораздо больше. Конечно, я как гражданин, как священник, благодарен за то, что он нашёл политическую волю [для решения вопроса о автокефалии], но это не значит, что я должен за него голосовать или быть безмерно ему благодарен. Он сделал то, что должен был сделать любой президент, и всё. Что такое автокефалия для Украины? Многие говорят: что дал вам томос? На встрече Патриарха Кирилла и Папы Римского на Кубе Украина была представлена делегатами даже не из Украины, а из Москвы. Часто на международной религиозной площадке Украину представляла только Москва. Церковь как общественный сектор имеет очень большое влияние, и на международном уровне очень важно, чтобы украинские религиозные лидеры представляли на своей площадке. В Женеве я представлял Украину как представитель Восточной Европы и Центральной Азии. Первый раз в жизни нас слушали люди из разных стран - из Африки, Филиппин, Америки. Мы стали говорить на религиозной площадке от своей страны, за нас перестали говорить религиозные лидеры из других стран, не любящие Украину. Вот что ещё даёт автокефалия. Мы можем создавать свою социальную службу. Мы создали сеть "Елеос-Украина", которая является сегодня социальной службой нашей церкви, и мы хотим, чтобы церковь занимала активную социальную роль в обществе, чтобы при приходах были свои детские садики, помощь бездомным, ветеранам, свои больницы. Как как мы это видим в европейских странах: там римо-католическая церковь активно выступает, в Греции – православная церковь. Украина получает этот шанс с автокефалией. Это очень важно.
— Ожидаете ли Вы что-нибудь от выборов в Украине: в отношении лично вас, Православной церкви Украины и её будущего? Есть ли какие-нибудь опасения или, наоборот, позитивные ожидания?
— Я думаю, что пророссийская оппозиция не придёт к власти. Я ожидаю это от выборов. Мне очень тяжело давать политические прогнозы в Украине, но я думаю, что кто бы ни пришел к власти, сейчас вектор Украины нацелен на Европу. Какой бы политик ни пришёл, общество в большинстве заставит любого политика идти в европейском направлении. Я думаю, что даже если бы Янукович вернулся, он бы сейчас говорил, что мы идём европейским путём, потому что любой политик всё равно будет исполнять то, что хочет народ. И украинцы это почувствовали, что нужно быть более активными и задавать тон политикам. Украинское общество только формируется. Я ожидаю от этих выборов, что украинское общество будет расти, будет более смелым в своих высказываниях, в высказываниях политиков перестанет быть раболепие, когда идёт президент, и все пожимают руку и боятся что-то ему сказать. В Украине люди стали задавать вопросы тем, кого они выбирают, от кого зависит принятие решений. Я ожидаю от выборов, что украинское общество станет более организованным и научится задавать правильные вопросы.— В Вашей жизни произошло много перипетий, существенных перемен: и переход из одного патриархата в другой, потом в Православную церковь Украины, и участие в общественной жизни. Теперь Вы – военный капеллан. Что эти перемены значат для священника?
— Моя жизнь очень изменилась. Я разделяю свою жизнь на "до войны" и "после". И когда я привожу примеры, я говорю: до войны было так. Это как-то само так пришло. Меняется круг друзей, знакомых, интересов. У нас есть Pizza Veterano в Киеве, где ветераны собираются. Я туда хожу просто общаться с ребятами. Война затягивает тебя, и с этим ты живёшь, имея психологическую травму.
Я как священник хоронил очень много людей. Я был на похоронах своих пациентов, когда я был священником при больнице, детей, родственников. Но я никогда так не был сентиментален и не переживал так смерть побратимов, с которыми я был на войне.
— Как Ваша семья отреагировала на решение стать военным капелланом в украинской армии?
— Моя жена ко всему привыкла уже. Она, кстати, родилась в Иркутске, но тоже украинка. Она, конечно, вначале, может быть, не очень понимала. Она мой помощник и служит вместе со мной: она организовывает там вечера для женщин, военнослужащих, для семей, детей. Это моя часть, она принимает то, что я делаю, потому что её жизнь со мной – это служение моё тоже. Жена священника служит. Выбора нет, и я счастлив, что моя жена делает это с любовью.
Сыну моему сейчас 20 лет, он был одним из тех подростков, кто свалил памятник Ленину. Я сказал ему "Я тебя правильно воспитал, ты молодец". Дочка – музыкант, она работала официанткой в пиццерии "Pizza Veterano" потом в "Veterano Coffee". Семья активно принимает участие. Всегда родители задают тон, есть всегда проблемы между родителями и детьми: я как отец переживаю, когда приходит мальчик к моей дочке, или сын уже девушку нашёл, чтобы они на дискотеках долго не задерживались, я хочу, чтобы они в храм больше ходили. Они уважают мой труд и мою работу и гордятся тем, чем я занимаюсь, и тоже помогают мне. Поэтому в семье всё хорошо.
— Правда ли, что Ваш двоюродный брат был "зелёным человечком" и участвовал в захвате Крыма?
— Правда, и один, и другой двоюродный брат. У меня очень много военных в семье: кто-то работает в Мурманской таможне, кто-то среди военных. Мне звонил брат мой, предлагал помощь. Но он думал, что будет меня спасать. Я не общаюсь сейчас с частью моей семьи, кроме мамы и отца. Отец, конечно, пенсионер, аполитичный. Мама постоянно пытается поддержать. А со всей остальной семьёй мы просто перестали общаться.
— В одном из интервью Вы сказали, что они уважают ваш выбор.
— Мама – да.
— Я имел в виду Ваших двоюродных братьев...
— Среди военных мы уважаем друг друга. Военные – всё равно военные, всё равно есть уважение даже к врагу. Здесь об этом шла речь: то, что я защищаю свою страну, – это правильно, и он как военный это понимает. В любом конфликте мы можем терять друзей. Он может пройти сквозь семью. Для меня очень важна позиция в церкви. В Священном Писании есть такие слова: "Если ты будешь без семьи, без родственников, Господь говорит: Я дам тебе тысячу братьев и сестёр".
Я не чувствую себя одиноким человеком, без семьи, потому что я в Украине приобрёл очень близких мне людей, ближе, чем родных людей. Мы взрослеем, отдаляемся от семьи. Есть родственные узы крови, а есть духовные братья, которые могут быть тебе гораздо ближе, потому что это нам история говорит, что иногда родственники могут убить друг друга без войны: за наследство или когда жилплощадь делят, и в этом плане я со своими духовными братьями ничего не делю. Только любовь.
S— Какая сейчас обстановка на передовой линии фронта?
— Я не военный эксперт. Я стараюсь не вникать. Если меня в плен возьмут, я реально ничего не знаю. Накал чувствуется. Сейчас, можно сказать, снова появляется напряжение в связи с выборами. За время войны украинская армия успела настолько крепко окопаться, настолько крепко стоит в обороне, что я не думаю, что в наступление кто-то может пойти. Если любая из сторон начнёт наступление, будут огромные потери, к которым, я думаю, никто не готов. Когда я приехал в Вильнюс, нам показывали город, и первое, что меня очень сильно впечатлило в Вильнюсе, это вот законсервированная баррикада возле парламента, и когда я начал читать надписи, я их даже сфотографировал на телефон себе, хочу выставить на Фейсбуке у себя, потому что эти надписи – точно такие же, как украинские активисты под Крымом писали, и как пишут на Донбассе. То, что Литва пережила в 1991 году, мы в какой-то мере переживаем сейчас.
— Шведский режиссёр Йонас Охман, недавно ставший гражданином Литвы, оказывающий гуманитарную помощь Украине, много раз бывший на передовой, выделяет целую группу людей, которых называет контргибридами: это люди, которые выступают против ведения этой гибридной войны. Он заявил, что контргибриды в определённых случаях могут взять в руки оружие. При каких условиях мог бы взять в руки оружие украинский военный капеллан?
— Это очень сложный вопрос. Разные же ситуации бывают. Здесь я мог бы задать вопрос: если в вашу квартиру врывается преступник, а вы – такой, знаете, пацифист, журналист, который привык со стороны об этом говорить, но идёт угроза жизни конкретно ваших очень близких людей, и единственный выход – это защитить, может быть, с применением насилия, вы будете это делать или нет? Или вы готовы просто смотреть, как будут насиловать и убивать ваших детей и жену? И пускай каждый задаст себе этот вопрос. Такой конкретный пример. И это не надуманно, чтоб вы не сказали, что такого никогда не может быть. Я теперь могу сказать, что может. Максимально я не хочу брать оружие в руки. Все наши военные – большие пацифисты. Мы не хотим воевать, но нам приходится защищать. Оружие наши люди в Украине взяли вынужденно. И Крым это хорошо показал: мы показали модель несопротивления. И к чему это привело сейчас? Это сотни арестованных крымских татар, полтора миллиона внутренних переселенцев внутри Украины с Донбасса. У меня в офисе работают две девушки-переселенки, которые не были дома, не видели своих родителей много лет. Разорванные, покалеченные семьи... И вопрос такой: ради них надо ли было быть жестче украинцам? Потому что мы всё время [беспокоились]: "Что о нас скажут? Что подумают?".
Функции священника - как функции доктора. Дай Бог, чтобы со мной не произошла такая ситуация, когда я буду вынужден взять оружие, чтобы кого-то защищать. Я максимально это буду делать с крестом. Вот моё оружие. И словом. Мы поддерживаем наших людей, просто находимся рядом с ними. Моя позиция – пацифистская. Но никто не застрахован от таких случаев.
Я знал случай, когда один из наших священников, когда была угроза жизни его побратимам, которые были практически в окружении (был сильный артиллерийский обстрел, и многие лежали без сознания, не понимая, что происходит, он сам был ранен в ногу), взял автомат и, чтобы отпугнуть подходящего ближе противника, разрядил рожок в небо, звуком отпугнул. Так он спас жизни многим в своем подразделении. Его даже наказали за это. У нас даже была полемика, правильно ли он сделал? Побратимы сказали, что правильно. Богословы сказали, что нет. В фильме Тарковского "Андрей Рублёв", когда герой зарубил татарского воина, который хотел в храме изнасиловать блаженную девушку, это его видение как режиссера, но он показал, что Андрей Рублев зарубил человека топором, и это монах.
Война травмирует любого человека. Наше украинское общество травмировано этой войной. У меня мечта одна: чтобы закончилась война, чтобы мы сели где-нибудь у кого-то дома, начали в казане варить какой-нибудь кулеш, и просто вспоминали, как страшный сон, всё что произошло, чтобы была мирная Украина, и чтобы наши дети сидели с нами за огоньком. Я хочу, чтобы быстрее это всё закончилось.
ru.DELFI.lt